Даже мудрейшие из афинян говорят, что они ничего не знают. «Я знаю, что я ничего не знаю». Это любимая поговорка философа Сократа.
Вот что рассказывают о нем его ученики.
Тому, кто видит Сократа первый раз, трудно поверить, что этот босоногий старик в поношенном плаще и есть знаменитый философ. Он похож с виду на Силена, на пузатого, плешивого, курносого божка, какого можно увидеть в каждом доме.
Чему же учит Сократ? Какой науке?
Он уверяет, что никого и ничему не учит.
В комедии «Облака» Аристофан напрасно заставил Сократа висеть в корзине между небом и землей и изучать движение звезд.
Сократ не считает нужным тратить время на изучение неба. Он не верит в науку о природе. Разве она сделала людей счастливыми? Человек все равно никогда не узнает, как светила устроены. Анаксагор пытался это понять. Этот старый безумец утверждал, что огонь и солнце одно и то же. Но он не обратил внимания на то, что люди могут смотреть на огонь, а смотреть на солнце не могут.
У Сократа есть ученики.
В Афинах немало знаменитых софистов — учителей мудрости. Они берут со своих учеников большие деньги.
Но Сократ позволяет себя спрашивать бесплатно и богатому и бедному. Впрочем, он чаще сам спрашивает, чем отвечает. Он не учит, а учится, ищет истину. Он рад был бы найти того, кто знает больше, чем он.
Как-то раз один из его друзей пошел в Дельфы, в храм Аполлона, и спросил прорицательницу — пифию: «Есть ли на свете кто-нибудь мудрее Сократа?» Пифия отвечала, что нет никого.
Об этом рассказали Сократу.
Сократ был очень удивлен и смущен.
— Что же это такое говорит пифия? Ведь я совсем не мудрец.
Долго старался он понять смысл прорицания. И наконец решил пойти по свету, поискать настоящего мудреца.
От политика Сократ пошел к поэту, от поэта к художнику. Но везде повторялось одно и то же. Каждый из них знал свое дело: один умел говорить речи на Народном собрании, другой хорошо писал сгихи, третий был искусным ваятелем. Но, владея своим искусством, каждый считал себя мудрецом и во всех других делах. А это-то и мешало ему быть мудрым.
Так и бродил Сократ по улицам Афин, отыскивая настоящего мудреца, испытывая и расспрашивая людей.
Вот Сократ входит в палестру, где юноши занимаются гимнастическими упражнениями. Они радостно приветствуют своего старого друга. Он садится на скамью. Они окружают его тесным кружком. Начинается разговор. Как всегда, речь идет о том, что важно для каждого человека.
— Скажи,—спрашивает Сократ самого младшего — Кли-ниаса,— правда ли, что все люди желают себе счастья? Или, может быть, это смешной вопрос? Может быть, глупо и спрашивать об этом? Кто же не желает себе счастья?
— Конечно, нет таких,— отвечает Клиниас.
— Но в чем счастье? Может быть, ты скажешь — в богатстве?
— Да,— говорит Клиниас,— в богатстве.
— Но счастье ведь не только в богатстве, оно и в здоровье, в силе.
— Правда, оно и в этом.
— А слава, почести? Разве плохо быть прославленным в своем отечестве?
— Конечно, неплохо.
— Ну, а быть мужественным — хорошо?
— Я считаю, что хорошо.
— Значит, человек счастлив, если у него есть все эти блага: богатство, здоровье, сила, слава, мужество. Но скажи, когда человеку лучше живется: тогда ли, когда ему полезно то, что у него есть, или когда бесполезно?
— Когда полезно.
— А полезны ли человеку вещи, когда он ими не пользуется? Представь себе, что плотник приобрел и материал и инструменты, а ничего не строит. Полезно ли ему то, что он приобрел?
— Нет, не полезно.
— Ну, а богатство и все другие блага, о которых мы говорили? Если они есть у человека, а он их не употребляет, полезны ли они ему?
— Нет, бесполезны.
— Значит, нужно, чтобы у человека не только были все эти блага, но чтобы он и пользовался ими?
— Да, мне кажется.
— Но как он должен ими пользоваться: правильно или неправильно? Ведь если плотник неправильно пользуется инструментами, он только портит материал. А это хуже, чем если бы он ими совсем не пользовался.
— Да, конечно.
— Ну, а что нужно плотнику, чтобы правильно пилить и рубить, или флейтисту, чтобы играть на флейте, или ваятелю, чтобы ваять статуи? Знание своего дела, не правда ли?
— Правда.
— Так вот видишь, все те блага, о которых мы говорили — богатство, здоровье, сила,— сами по себе не благо. Они благо только тогда, когда ими управляет знание. И они зло, если ими правит невежество. Верно это?
— Кажется, это в самом деле так, как ты говоришь.
— Что же остается заключить? Не то ли, что нет ничего ни доброго, ни злого, что одна мудрость — добро и одно невежество — зло?
Так беседует Сократ с учениками. Он учит их восходить в поисках истины от частного к общему и потом спускаться от общего к частному.
Флейтист, не умеющий играть на флейте, или художник, не знающий, как изваять статую, или плотник, не владеющий своим орудием,— это все частные случаи.
А общий вывод: мало иметь флейту, резец, топор, надо знать, как с ними обращаться.
Знание — вот что должно всем управлять.
Отсюда Сократ спускается опять к частным случаям. Мало иметь богатство, здоровье, силу, мужество, надо прежде всего обладать знанием, мудростью.
Вопрос за вопросом, шаг за шагом — и вот собеседник обнаруживает противоречие в собственных мыслях. Только что он утверждал, что сила — это благо, и вот он уже признает, что сила может быть и злом.
Столкнулись два противоположных мнения. А истина в том, что сила может быть и злом и благом, смотря по тому, правит ли ею мудрость или невежество.
Беседуя с Сократом, юноши учатся рассуждать и мыслить, учатся раскрывать противоречия и находить истинные понятия.
Сократ ищет истину вместе с ними. Но умение рассуждать для него не цель, а только средство. А цель у него — узнать, где правда и неправда.
Сократу кажется, что нет больше на земле справедливости. Правые гибнут, а неправые торжествуют. Всюду жадность и злоба. Люди не слышат больше голоса Правды. Они поедают друг друга, как хищные звери.
И вот Сократ снова разыскивает Правду.
Он ходит по улицам и говорит каждому:
— Почтеннейший муж! Будучи гражданином Афин, города великого и славного своей мудростью и силой духа, ты не стыдишься хлопотать о славе, о почестях и деньгах, чтобы собрать их как можно больше. А о благоразумии, об истине, о душе, чтобы она сделалась как можно лучше, ты не хлопочешь и не заботишься.
Он говорит это людям на рыночной площади, когда их мысли заняты тем, как бы повыгоднее купить или продать.
Он говорит это на пиру, где один кичится красноречием, другой — своим успехом на последних выборах, а третий считает себя выше всех, потому что его кони одержали победу на состязаниях.
От Сократа отмахиваются, но он не отстает. Он считает, что это его обязанность — не давать людям покоя, будить спящую совесть.
— Подумайте о своей душе,— говорит он,— познайте самих себя. Хоть раз подумайте не о своем, а о себе, не о том, что принадлежит городу, а о самом городе.
Сократ любит свой город. Как и многие другие, он оглядывается назад, и ему кажется, что раньше в его отечестве жилось лучше. Торговля развратила людей. Ремесла и науки не дали им счастья. Афиняне гордятся своей свободой. А сами раболепствуют перед богатством. Впереди не видно выхода. Так не лучше ли вернуться назад, к заветам предков — суровых земледельцев и воинов?
Так рассуждает Сократ. И его охотно слушают юноши из аристократических семейств
«Вернуться к строю отцов!» Это то, о чем они толкуют на собраниях своих обществ — гетерий. Строй отцов сохранился только в Спарте. И поэтому Спарта, с которой ведет войну их отечество, кажется им достойной всякого подражания. Они стараются даже внешностью походить на спартанцев: носят грубые плащи, длинные волосы, отращивают косматые бороды. Некоторые из них тайно сносятся с врагом.
Сократ совсем не принадлежит к этой знати. Он сын ремесленника-ваятеля Софрониска. В молодые годы он работал резцом. Изваянные им Хариты все еще стоят в Акрополе.
Но он бросил отцовское ремесло. Он считает, что труд ремесленника ослабляет душу и оставляет слишком мало времени для забот о государстве. Ему кажется неправильным то, что в Афинах дела решают на Народном собрании ремесленники— ткачи, кожевники, гончары. Может ли кожевник быть хорошим правителем? Для этого годятся только люди, изучившие науку управления.
Сократ смеется над учеными. Они, говорит он, не согласны между собой и смотрят друг на друга как сумасшедшие. Одним кажется, что сущее едино, другим,— что оно беспредельно в своей множественности. Одни утверждают, что все рождается и погибает, другие,— что ничто никогда не может родиться и погибнуть Они хотят познать явления природы. Но смогут ли они, когда захотят, вызвать дождь или ветер? Человек не может постигнуть божеские дела. Да и богам не доставит удовольствия тот, кто захочет раскрыть то, что боги пожелали скрыть от людей.
Что же надо изучать? Не божеские, а человеческие дела, не природу, а душу человека. Познай самого себя! Только такое знание может принести пользу людям.
Ведь люди вокруг перестали различать добро от зла, справедливое от несправедливого.
Юношам из богатых и знатных семейств нравятся речи Сократа.
Этот сын ремесленника, этот бедняк в рваном плаще, этот старый солдат, не раз храбро воевавший за свое отечество, этот бескорыстнейший из людей, сам того не ведая, становится учителем и воспитателем надменных честолюбцев, корыстолюбцев, предателей.
И вот случилось то, чего они хотели: Спарта одержала победу над Афинами. Мир заключен на условии, что афиняне вернутся к строю отцов.
У власти — сторонники Спарты, аристократы. Уже не тысячи купцов и ремесленников, а тридцать тиранов правят городом. И первые места занимают в этой «коллегии тридцати» ученики Сократа Критий и Харикл.
Казалось бы, теперь-то и принесут благие плоды те долгие беседы о справедливости, о правде, о душе, которые Сократ вел когда-то с Критием, с Хариклом и их товарищами.
Но о справедливости нет больше и речи в Афинах.
Тираны жестоко расправляются со своими противниками. Ни в чем не повинных граждан казнят иной раз только для того, чтобы завладеть их имуществом.
Сократу и четырем другим гражданам они приказывают отправиться на остров Саламин и привезти оттуда именитого афинянина Леонта.
Леонт бежал на Саламин, спасая свою жизнь. Он знал, что Критий и Харикл хотят его казнить, чтобы взять себе его богатства.
Сократ — один из всех — отказывается выполнить противозаконное приказание. Он открыто порицает своих недавних учеников. Он говорит, что это плохие пастухи: они стараются уменьшить свое стадо.
Тираны запрещают Сократу вести беседы с юношами. Критий и Харикл призывают его к себе и говорят ему: «Смотри, Сократ, как бы нам не пришлось уменьшить число голов в стаде еще на одну голову!»
Ученики грозят смертью учителю!
Теперь Сократ мог на собственном опыте убедиться в том, что такое господство аристократов, считающих народ стадом, а себя пастухами.
И вот власть тиранов свергнута. Демократы ведут себя великодушно. На Народном собрании принят закон, обещающий прощение врагам демократии. Но Сократа не хотят простить.
Ведь это он учил юношей презирать демократический строй. Он опаснее даже тех, кто убивал и грабил. Они — явные злодеи. А он — в глазах тысяч — бескорыстный, благородный человек.
Их оружием был меч. Но его оружие острее. Он в совершенстве владеет искусством убеждать, искусством различать понятия — диалектикой.
По закону, принятому народом, Сократа нельзя прямо осудить за то, что он был противником демократии. Ему предъявляют другие обвинения; он развращает юношество, он вводит новых богов. Недаром он все твердит о каком-то божественном внутреннем голосе, который говорит ему, как надо поступать.
Сократ перед судом.
Один за другим выступают обвинители — богатый кожевник Мелит, судебный оратор Ликон и автор трагедий Анит.
Все ждут, что скажет Сократ в свое оправдание.
Он говорит, как всегда, просто, не стараясь нарядить свою речь в пышные одежды.
Он не просит о пощаде.
— Положим, вы сказали бы мне: «Сократ! Теперь мы не послушаемся Анита и отпустим тебя, но с тем условием, чтобы ты больше не занимался философией». В таком случае вот каков был бы мой ответ: «Пока дышу и могу, не перестану философствовать, не перестану убеждать и стариков и юношей заботиться не столько о теле или о деньгах, сколько о душе, чтобы сделать ее совершенной». Я сказал бы: «Афиняне! Поверите вы Аниту или не поверите, отпустите меня или нет, но я не буду поступать иначе, хотя бы мне пришлось умереть много раз...»
Не шумите, афиняне! Не шумом отвечайте на мои слова, а вниманием. Знайте, что если вы лишите меня жизни, то повредите более себе, чем мне. Трудно вам будет найти другого подобного мне, который убеждал бы и надоедал каждому из вас, который будил бы вас, как овод будит неповоротливого коня. Вероятно, вы рассердитесь, как сердятся те, кого будят, и, рассердившись, убьете меня, чтобы и остальную жизнь провести во сне. Но такова уж моя обязанность: заниматься вашими делами, оставляя без внимания свои собственные домашние неустройства, беседовать с каждым из вас, убеждая следовать добродетели...
И вот судьи сказали слово: Сократ виновен. Но к какому наказанию его присудить? Обвинители требуют его смерти. Но по закону и он сам может предложить наказание. Дело судей решить, с кем согласиться — с обвинителями или с осужденным.
— К чему же я сам присужу себя? — спрашивает Сократ.— Присудить себя к изгнанию? Но ведь куда я ни приду, где ни заговорю, юноши везде будут слушать меня. Вы спросите: «А жить молчаливо и тихо, Сократ, ты не будешь в состоянии, когда выйдешь отсюда?» Конечно, вы не поверите, если я скажу, что молчаливая жизнь для меня невозможна. И вы еще меньше поверите, если я прибавлю, что величайшее благо для человека — каждый день рассуждать о добродетели, испытывать себя и других. Без этого и жизнь — не жизнь.
Судьи снова совещаются.
Решение вынесено. Сократ осужден на смерть. Он произносит свое последнее слово.
— Вот и меня,— говорит он,— человека медленного и старого, догнала смерть... Но время уже идти: мне — на смерть, вам — на жизнь...
Сократ в тюрьме. Его друзья и ученики удивляются, почему Сократ не пытался на суде себя защитить. Им кажется это неразумным. Он легко мог добиться смягчения своей участи. Он мог приговорить себя к изгнанию, и судьи с этим согласились бы. Но он ничего не сделал, чтобы спасти свою жизнь. Когда его просят объяснить, почему он так вел себя, он отвечает:
— Мне лучше умереть. Ему предлагают бежать. Но он говорит:
— Нет, это будет несправедливо. Справедливость в том, чтобы не оставлять своего места ни на войне, ни в суде, чтобы везде делать то, что повелевает отечество. Хорошо ли будет, если я убегу из темницы, завернувшись в плащ и изменив им свою наружность, как это делают беглецы? Ведь тогда каждый сможет сказать, что я на старости лет, доживая остаток жизни, попытался такой скользкой дорогой уйти от смерти и преступил законы. А как же тогда будет со справедливостью, о которой я всегда толкую?
Приходит день казни. Сократ в последний раз беседует с друзьями, которые собрались у его ложа.
О чем говорит Сократ с юношами в этот последний день?
Он говорит с ними о смерти и бессмертии. Какова бы ни была участь души — рассеется ли она после гибели тела или останется жить,— Сократ бестрепетно ждет конца.
Между тем солнце близится к закату. Когда оно скроется за горой, Сократу принесут чашу с ядом. Один из учеников хочет продлить эти последние мгновенья. Он говорит, что день еще не кончился, что на вершинах гор солнце еще долго будет светить.
Но Сократ не хочет малодушно цепляться за жизнь.
— Если яд готов,— говорит он,— пусть его принесут. Входит человек с чашей в руках. В чаше — ядовитый сок цикуты.
— Скажи, добрый человек,— обращается Сократ к палачу,— что же мне надо делать? Ты ведь знаток этого.
Он спрашивает так, как будто перед ним врач — служитель бога Асклепия.
И палач отвечает, как врач, дающий наставление:
— Выпить и ходить, пока не почувствуешь тяжести в йогах. Потом лечь. Тогда яд и подействует.
Сократ берет чашу и подносит к губам.
Его руки не дрожат, он не меняется в лице. Он ясен и светел, как всегда.
Младший из учеников не может удержать слез. Он закрывает лицо плащом. И у других тоже слезы полились из глаз.
— Что вы делаете, странные люди! — говорит Сократ.— Умирать надо с добрым словом. Пожалуйста, успокойтесь.
Услышав это, ученики перестают плакать.
Сократ принимается ходить, исполняя предписание. Почувствовав, что ноги отяжелели, он ложится навзничь.
Тогда человек, давший яд, подходит к нему и ощупывает его ноги, как врач, исследующий больного.
— Чувствуешь ли? — спрашивает он Сократа.
— Нет,— отвечает Сократ.
Вслед за тем человек принимается ощупывать его бедра и, восходя все выше, показывает юношам, как холодеет тело их учителя.
Сократ и сам ощупывает себя,
— Когда дойдет до сердца,— говорит он,— я отойду. Спокойно отдает он ученикам последние распоряжения. По старому обычаю, он велит принести жертву Асклепию — богу врачей, богу лекарств и ядов.
— Мы должны Асклепию петуха. Не забудьте отдать.
Это его последние слова.
Проходит еще мгновенье. Его взгляд останавливается. Его губы неподвижны...
Тысячи лет люди читали этот рассказ учеников Сократа о его жизни и смерти.
Но, быть может, только сейчас мы начинаем понимать, как глубока была трагедия Сократа.
Он хотел воспитать справедливых людей, а воспитал злодеев и предателей.
Ему казалось: достаточно объяснить людям, что такое справедливость, и они станут справедливыми.
Но Критий и Харикл хорошо знали, что такое добро, а творили зло. Они и его, Сократа, сделали пособником своих злодейств: ведь это он их воспитал!
Так тот, кого называли «благороднейшим из людей», оказавшись на ложном пути, попал в тупик. И ему ничего другого не оставалось, как умереть.
Читая рассказы учеников о смерти Сократа, мы невольно испытываем сочувствие к этому старому философу, который не старался разжалобить судей просьбами, не пытался бежать из тюрьмы, который говорил: «Лучше умереть, чем преступить закон».
Но мы судим о мыслителях не по их душевным достоинствам и недостаткам, а по тому, помогали они человечеству идти вперед или мешали.
Что же мы скажем о Сократе? Помогал ли он человеку расти, становиться великаном?
Человек шел к свободе. Афинская демократия была шагом на этом пути. Правда, это не была демократия в нашем теперешнем смысле: то, что было свободой для нескольких тысяч афинян, было бесправием для десятков тысяч рабов и иноземцев. Но все-таки по сравнению с аристократическим строем это был передовой строй того времени.
А Сократ был противником демократии. Он называл свободу неразбавленным вином, которым дурные виночерпии спаивают народ.
Человек шел к истине, к познанию природы и к власти над ней.
А Сократ был против изучения природы, он говорил: «Познайте свою душу»,— как будто душа обитает где-то вне природы, вне мира.
И этим он принес вред не только своим современникам, но и десяткам поколений людей. На его учение ссылались потом все, кто хотел, чтобы человечество шло не вперед, а назад — «к строю отцов и к вере отцов».
Сократ в совершенстве владел «диалектикой» — искусством спора, умением находить противоречия в суждениях противника После него ученые стали точнее определять понятия. Но сам-то он не воспользовался этим оружием для того, чтобы изучать мир и добывать истину. Диалектика в руках Сократа и его последователей осталась формой без содержания.
Так Сократ, пойдя по ложному пути, увел на этот путь не только своих учеников, но и многих мыслителей, живших после него.
