Когда-то Афины считались большим городом. Это был не просто город. Это было государство с десятью тысячами домов.
Но пришло время, когда людям стало тесно в этом городе-государстве.
Труд рабов создавал горы товаров. Для товаров уже не находилось достаточного числа покупателей на городской рыночной площади. Надо было везти товары за море. Но в каждой гавани, где корабельщики останавливались, с них брали пошлину, даже если они не разгружали корабль. Всюду были таможни и заставы. Доходило до того, что люди, жившие на берегу узкого пролива, перегораживали этот пролив, чтобы чужеземным купцам приходилось волей-неволей приставать к берегу и платить деньги.
В чужом городе даже самый богатый и именитый человек из другой страны был бесправным чужеземцем. Он не мог купить себе дом, землю. Он должен был искать себе покровителей среди местных жителей, чтобы защитить свои права, свою собственность.
Среди купцов были уже такие, которые вели торговлю сразу с многими городами и отправляли в плавание целые флотилии кораблей.
Им было невыгодно то, что у каждого маленького городка была своя таможня, свои деньги, свои законы против чужеземцев.
Для того чтобы еще шире вести дела, этим богатейшим купцам нужно было государство с такими границами, которые охватывали бы не один город, а много городов и стран.
Того же хотели и ростовщики, дававшие купцам деньги в рост, и владельцы больших мастерских. Ведь эти мастерские, где работали сотни рабов, производили товары не только для своего рынка, но и для рынков самых далеких городов.
Чтобы расширить границы государства, нужны были завоевания.
Но завоевания нужны были и для того, чтобы добывать рабов, чтобы добывать сырье — шерсть и кожу, железо и медь — в покоренных странах.
И вот начинаются завоевательные походы. Афинянин Алкивиад ведет корабли в Сицилию. Он мечтает объединить города Западной и Восточной Греции. Но поход кончается поражением афинян.
Через много лет за объединение греческих городов берется царь Македонии Филипп. Его дело продолжает Александр.
Государство Александра разваливается. Но обломки остаются немалые. Сирия, Македония, Египет — это уже не прежние города-государства. Это огромные страны.
Для завоеваний, для создания больших государств, для охраны богатств, накопленных рабовладельцами, для защиты строя от всех недовольных нужна была сильная власть. Господствующие классы начинают восстанавливать монархический строй.
В Египте, в Сирии, в Македонии правят цари. Им воздают почести, как богам.
Новому государственному строю нужна была и новая философия. Нужно было доказать людям, что послушание властям — высшая добродетель, что властвовать должны немногие, что народ — это стадо, а властители — пастухи, что думать надо так, как угодно властям.
Надо было доказать, что наука завела человечество в тупик, что истина попала в ловушку. Единственный выход — вернуться к вере в богов. Власть царя — это власть, данная богами.
Для философии это было движением назад — от новой науки к вере в богов и в призрачный мир духов.
Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит, Анаксагор, Демокрит... Это были вехи на пути вперед.
Сократ, Платон и их последователи... Это уже отлив, движение вспять.
А Аристотель? Он тоже отступает, хотя в его книгах и можно найти целые страницы из Демокрита.
Но в истории не бывает возвращения к прошлому.
Люди говорили о возвращении к строю отцов и к вере отцов.
Но философия Платона не была «верой отцов». «Отцы» верили бесхитростно, не пытаясь доказывать существование богов. А Платон старается придать своему учению вид науки, чтобы оно могло выдержать борьбу с настоящей наукой.
«Отцы» не рассуждали о том, что надо считать добром и что злом. Добром они считали исполнение воли богов, злом — нарушение этой воли.
А Сократ хотел нравственные правила доказать, как математик доказывает теорему. Сократовское учение могло показаться противоречием старой религии. Недаром Сократа обвиняли в том, что он вводит новых богов.
И новая вера, и новый строй были непохожими на прежние.
Во времена «отцов» правила родовая знать. А теперь знатью стали дельцы, ростовщики, богатейшие купцы, торгующие со всем миром.
Прежде в городе смотрели враждебно на чужого.
А теперь возникли города, в которых все чужие или, вернее, все одинаково свои — и грек, и египтянин, и финикиец.
Достаточно было побывать в Александрии, чтобы увидеть» насколько новая жизнь не похожа на то, как жили «отцы».
