В столицу Восточной Римской империи — в Константинополь— продолжают идти корабли и караваны из далеких стран. Из Аравии везут благовония, из Индии — перец, гвоздику, драгоценные каменья, из Абиссинии — слоновую кость.

В выдолбленном посохе византийского монаха тайком выбирается из Китая и отправляется в далекий путь шелковичный червь. И вот уже искусные мастера в Константинополе ткут дорогие ткани из византийского шелка.

Отчего же Восточная Римская империя уцелела, когда Западная рухнула?

Византии удалось уцелеть, отказавшись от рабовладельческого строя.

И вот в Риме зарастает травой Форум. А в Константинополе люди любуются новыми великолепными дворцами и соборами.

Словно небо, построенное человеческими руками, высится над храмом Святой Софии необъятный купол, пронизанный у основания светлым поясом окон. Чтобы построить этот купол, чтобы опереть хоры на ряды колонн, строители должны были вспомнить древнюю мудрость — внимательно изучить «Книгу опор» Архимеда.

Капители колонн одеты тончайшим кружевом—резной зубчатой листвой из белого мрамора. На стенах искусно выложены из цветных камешков фигуры Христа и святых на золотом и синем фоне.

Как не похож на прежнего Христа — друга рабов и нищих — этот небесный царь, восседающий на великолепном троне! У его ног художник изобразил императора Византии. Император облачен в златотканую ризу, на его голове диадема, которой нет цены. Он стоит на коленях, низко склонив голову, простирая руки к ногам небесного царя.

И так же низко склоняются перед императором и целуют его ноги знатнейшие византийские вельможи, когда он принимает их в своем дворце.

Когда-то христиане, не страшась смерти, отказывались признавать богом римского императора. И вот они сами обожествили своего земного владыку: на иконах они изображают императора с сиянием вокруг головы...

Многое напоминает в Византии о древнем Риме. Недаром соседние народы называют византийских греков ромеями Они одни еще хранят остатки древних законов, древней науки, древнего искусства.

В церквах можно изредка увидеть фигуру ангела, прекрасного, как языческий бог. В псалтыре на картинке царь Давид, играющий на арфе, похож на языческого певца Орфея За плечом Давида — Муза, у его ног — полунагой Пан среди ког и овец.

Но это только остатки прежнего искусства. Все строже делаются на иконах лица святых, изможденных постом и бдением. Каждая новая икона повторяет прежние: художник боится нарушить церковные законы и предания.

Искусство и наука низко склоняются к ногам церкви. Все чаще можно услышать страшное слово «ересь». Ересь значит «выбора, а церковь не терпит выбора между двумя мнениями, она жестоко преследует еретиков. Богословы изучают древних философов только для того, чтобы их опровергнуть

Читают не Демокрита, а александрийского епископа Дионисия, писавшего против Демокрита.

Мир не возник из хаоса сам собой, учит Дионисий. Мир создан творцом, подобно тому как дом построен руками строителя. Звезды не сами идут по своим путям, их ведет божье слово. Так веруют праведные, говорит Дионисий. И это правильно, хотят этого или не хотят жалкие люди — неверующие...

Древним философам тесно на страницах церковных книг. Их мысли искажены. Нередко суровый автор-монах оскорбляет их и осыпает бранью. Ведь они не христиане, а язычники!

Иоанн Болгарский уподобляет учение Аристотеля — по ничтожеству — пене морской. А Георгий Амартол без всякого стеснения называет Демокрита окаянным.

Как ярко белели когда-то под голубым небом Греции колонны языческих храмов! Как ярко сверкала мысль в творениях греческих ученых! И вот надвинулась вечерняя тень. Последние лучи древнего искусства догорают в серебре и золоте византийских икон. Мраморные колонны разрушенных языческих храмов поддерживают своды церквей.

И цитаты из сожженных языческих книг хранят остатки древней мудрости на враждебных им страницах богословских писаний.

Вечерним светом горит Византия.

Здесь крепостные сами ткут для себя и для своего господина — сеньора — полотно, сами выделывают кожу и шьют сапоги, варят пиво, мелют зерно, ловят рыбу.

Это не рабы, а крепостные.

Вместе с Римом рухнул рабовладельческий строй, простоявший тысячелетия.

В мире складывается и крепнет новый строй — феодальный.

Есть еще рабы в помещичьих усадьбах. Но не на этой дворне все держится, а на крепостных.

Раб ненавидел труд, а крепостной не знает, как бы он жил без труда. Он хозяин только наполовину или на одну треть, но все-таки он хозяин. Он работает не покладая рук и на помещика и на себя. У раба не было ничего своего, а у крепостного — свои орудия, он заботится о том, чтобы и борона и плуг были в порядке.

Все держится на труде крепостного в этом поместье, которое стоит, как остров, среди лесов Франции или Германии. Вокруг дремучая чаща, в которой водятся волки и медведи. Только изредка проедет по лесу помещик со сворой собак,со свитой псарей и доезжачих. Далеко разнесется лай собак и звук рогов, и снова все стихнет.

Люди не часто покидают родные места. Дороги плохи, по ним и верхом не всегда проедешь. А уж если встретятся покойник и невеста, сваДьба и похороны — им никак не разъехаться.

Кому охота пускаться в далекий путь! Каждый замок на холме у дороги — разбойничье гнездо. Того и гляди, на проезжающих налетит шайка вооруженных грабителей во главе с самим сеньором. Тогда только держись!

Существует закон: что с возу упало, то пропало. И всегда есть охотники позаботиться о том, чтобы с возу упало побольше.

Впрочем, на возах ездят редко. Купцы большей частью странствуют пешком, неся весь свой товар на спине — перец и гвоздику из далеких восточных стран, блестящее фризское сукно, яркие шелковые ленты для девушек.

Через много веков купеческий суд в Лондоне будет все еще называться «Суд пыльных ног» — в память о тех временах, когда купцы путешествовали пешком по пыльным дорогам.

Теснее, уже стал мир.

В Австрии монах-летописец пишет, что норманны, англичане, французы — еще совершенно неизвестные народы. А в Англии и во Франции многие даже и понятия не имеют с том, что такое Австрия.

На иноплеменников смотрят косо. Иноземного купца можно увидеть разве только на ярмарке. Но ярмарки бывают в немногих городах, да и то редко.

Случается, что драка с иноземными купцами переходит в резню, а торговля превращается в грабеж. Купцы ломают лари и будки, ломают ребра друг другу.

Люди снова так же мало знают о планете, на которой живут, как о далеких звездах. Им нет дела до остального мира: ведь они легко могут обойтись без него.

Книг почти не осталось, их можно увидеть только в монастырях. Не монахам — мирянам — запрещено читать даже священное писание.

Мир снова сжимается.

Даже ученые люди и те опять представляют себе мир в виде тесной комнаты. Эту комнату окружает со всех четырех сторон Океан. За Океаном поднимаются стены мира. Они закругляются кверху и образуют небесную твердь. А над твердью живут бог и святые.

В этом узком и тесном мире всего только одно море посреди земли, три залива и три большие реки: Нил, Тигр и Евфрат. У самого края света, за Океаном, есть еще другая земля, на которой находится Рай.

Так изображен мир в книге «Христианское местоописа-ние». Это старая книга. Ее написал еще в VI веке египетский монах Козьма. В те времена еще не забыта была в его родном городе Александрии греческая наука.

Да и сам Козьма повидал свет, побывал в далеких странах. Недаром его прозвали «Индикоплов» — «Пловец в Индию». Но Козьма отвергал науку: от знания, говорил он, рождается гордость, а гордость — это грех. Может быть, ученые и правильно объясняют солнечные и лунные затмения, но людям от этого мало пользы. И Козьма смиренно добавлял: «Я не сам собой, не своим мнением, а божественным писанием научен».

Ученые не хотят больше читать книгу природы. Их взоры прикованы к пожелтевшим свиткам писания. Когда их усталые, воспаленные глаза снова вглядываются в мир, они не видят его.

Вокруг не деревья, не цветы, не птицы, а знаки и строчки. Каждая вещь существует только для того, чтобы подтвердить или пояснить писание.

В полутемной келье учитель читает ученикам монастырской школы книгу «Физиолог». Это книга о диковинных зверях.

«А естество слона таково: если упадет, не может встать — не сгибаются у него колени. Когда он захочет спать, то засыпает, прислонившись к дубу. Охотники же, понимая слоновое естество, подпиливают дерево. Когда слон, придя, обопрется о него, дуб сломится, и слон начнет реветь. Другой слон, услыхав, придет ему помогать, упадет сам, и закричат оба. Тогда придут двенадцать слонов, и те не смогут поднять лежащего, и снова все возопиют. После же придет малый сло-иик, просунет хобот под лежащего и подымет его...»

Дети слушают, раскрыв глаза, но учитель не дает им размечтаться о тех странах, где водятся слоны.

Он объясняет им, что великий слон — это совсем не слон, а Закон — старая еврейская вера. А малый слон — это Спаситель, который смирился и принял рабий образ, чтобы спасти, поднять человека.

Интересная история превращается в хитроумное и замысловатое поучение.

Сказания о далеких странах все теснее переплетаются с поучениями, с житиями святых.

Рассказывают о святом Брандане и его спутниках. Они плыли по морю и увидели большой остров. Причалили к острову, разбили на нем лагерь. И вдруг остров плеснул хвостом и поплыл. Тут только поняли, что это не остров, а громадная рыба...

Во всех подробностях изображают страну на Востоке, которой правит благочестивый первосвященник Иоанн. Его трон сделан из изумрудов, рубинов и жемчуга.

На пирах у негб во дворце садится за стол тридцать тысяч человек.

Ему прислуживают семь королей, шестьдесят два герцога, двести шестьдесят пять маркграфов. Справа и слева стоит по двенадцати епископов.

И все верят этим сказкам.

Как не верить, когда и гости и приближенные первосвященника так точно подсчитаны и перечислены!

Человек снова живет в маленьком, тесном мире и рассказывает сказки о том, что творится за его стенами.

Девушки поют за прялкой песню о старом короле, который жил на краю света, в стране Туле. Морские валы бушевали у подножия башни, а в башне пировал король со своими рыцарями...

Это та самая Туле, о которой рассказывали греческие моряки на заре мореплавания.

Дети с любопытством рассматривают картинки в книгах о паломниках к святым местам. На одной из картинок изображены Земля и Небо. На Земле видны горы и равнины, леса и поля.

Над крошечными рощами поднимаются островерхие крыши крошечных монастырей и замков. Земля прикрыта небом, словно круглым шатром. Этот шатер усеян светилами, на нем одновременно видны Солнце, Луна и звезды. Тут сразу и день и ночь.

Впереди, у самого края небесного шатра, стоит на коленях благочестивый странник в монашеской одежде, с посохом в руках. Он раздвинул ткань шатра, выглянул наружу и с удивлением озирается.

Он видит за пределами мира хрустальные небесные сферы и огромное колесо, которое их вращает.

Мир на этой картинке изображен очень маленьким, края света совсем близко.

Вот он — ребенок, мечтающий дойти до края света.

Сколько трудов стоило человеку раздвинуть мир! И он опять очутился в маленьком, тесном мире. Каждое поместье— замкнутый мирок, живущий своим хозяйством.

Но в этом маленьком мирке идет работа, идет перестройка человеческой жизни. Придет время, и эта скрытая работа станет явной для всех. И тогда еще шире, чем прежде, раздвинутся стены мира.

Только кое-где высятся, как одинокие утесы, монастыри. За их толстыми стенами, при тусклом свете, падающем из маленьких окон, трудолюбивые монахи с утра до ночи переписывают книги.

Когда всю империю наводнили полчища варваров, на ее окраины — в Британию, в Ирландию — устремился поток беглецов.

Утлые суденышки, качаясь, несли через бурный пролив испуганных женщин, плачущих детей, озабоченных, суровых мужчин.

Позади оставалось все, к чему эти люди привыкли: их дома, их земли, их рабы.

Только самое ценное удалось им взять с собой. Ведь лодки и так кренились от груза.

Одни везли золото и серебро, у других в поклаже были дорогие меха и ткани. А были и такие, для которых самым ценным была книга. Они не забыли среди суеты и тревоги захватить с собой любимых поэтов и философов.

О древней мудрости сейчас мало кто думал. Но она скромно приютилась в лодке среди тюков и людей. Она терпеливо ждала своего часа.

И этот час пришел...

Где-то в ирландском монастыре ученый монах записывает древние саги. Эти саги сложены еще языческими певцами — бардами. Но ученый монах не простой переписчик.

Рассказывая о плаваниях ирландского моряка Майль-Дуйна, он не может не вспомнить другого моряка — Одиссея. Он переносит из Средиземного моря в океан и циклопа и прекрасную Калипсо.

В древнюю ирландскую сагу он вплетает слова псалмопевца Давида, а вслед за ними — стихи Вергилия:

Некогда будет нам радостно вспомнить и это.

На краю земли, недалеко от Последней Туле, снова раздается голос римского поэта, которого забыли на его родине!

Вместе с поэзией и наука находит приют в монастырях Ирландии и Британии.

Ученый Бэда Достопочтенный составляет учебники для монастырских школ. Он пересказывает своими словами книгу Боэция о музыке. А по книгам Бэды изучает арифметику и музыку британец Алкуин.

Так сквозь века переходит от одного к другому огонек знания — от Аристотеля к Боэцию, от Боэция к Бэде Достопочтенному, от Бэды к Алкуину.

И Алкуин тоже не прячет этот огонек у себя, он старается передать его дальше.

Аристотель был наставником Александра.

Алкуин обучает наукам Карла Великого.

Король франков Карл — могучий и храбрый витязь. Он умеет в бою наносить такие удары, что его тяжелый меч сразу рассекает и шлем и череп врага.

Но перо слишком легкая и маленькая вещь для его огромных рук. С ним он еще не умеет справляться.

Ложась спать, он кладет под подушку восковую дощечку и острую палочку — стиль. Ночью, когда ему не спится, он достает дощечку и старательно выводит для упражнения латинские буквы. Ветерок из открытого окошка колеблет пламя масляной лампы. Длинная борода касается восковой дощечки и мешает писать. Буквы поручаются кривые и косые. Бородатый ученик недоволен. Он сглаживает тупым концом стиля написанную строчку и начинает сначала. Карл старается. Он знает, какая это нужная вещь — грамота.

Ведь в большом государстве не обойдешься без писцов, канцелярий, указов, законов, посольств.

А государство у Карла немалое. И оно все растет. Сколько стран и народов он покорил огнем и мечом!

Карлу памятен 800 год и день рождества господня, когда папа Лев возложил на его голову золотую корону римских императоров.

Как же императору быть неграмотным!

По вечерам во дворце Карла в Аахене собираются ученые люди. Тут и Алкуин, и историк Эйнгард, и поэт Ангильберт.

Карл велит позвать своих сыновей, своих дочерей и сестер. Пусть и они послушают ученые речи.

На этих собраниях у каждого свое прозвище.

Ангильберта называют Гомером, Алкуина зовут римским именем Альбин, да еще в придачу Флакком — в честь римского поэта Горация Флакка. Есть тут и царь Давид, неожиданно для себя попавший в общество греков и римлян. Давидом называют императора Карла.

Собравшиеся читают стихи, спорят, упражняются в красноречии. Каждый старается превзойти других в словесном турнире. И когда Карл слышит острый ответ, он восклицает по привычке: «Хорош удар!» или: «Вот это бой так бой!»

Это похоже на игру, и участники игры считают ее серьезным и важным делом. Они называют свой кружок «Академия» и восхваляют Карла за то, что он создал новые Афины.

Но как не похож на Афины этот деревянный город среди суровых лесов, который виден за окном дворца! Да и дворец ли это? Его толстые каменные стены, его редкие маленькие окна и окованные железом ворота подошли бы больше к какой-нибудь казарме или крепости.

Слово «академия» тоже плохо вяжется с этими вечерними беседами у очага. Это не академия, а скорее школа, где учатся и дети и взрослые. Тут не услышишь о новых открытиях и новых учениях. Эти люди только учатся излагать свои мысли. Да и свои ли?

Куда им до академии! Но и школа — нужное дело там, где на сто верст в округе нет иной раз ни одного грамотного человека.

Идут века.

Из рук в руки переходит огонек знания. И все бледнее, все слабее светит он в темноте.

После смерти Карла его государство рассыпается на куски.

Карл одной рукой собирал земли, а другой раздавал их — вместе с их обитателями — своим графам и герцогам.

И эти графы и герцоги чувствуют себя государями в своих владениях.

Каждое поместье — маленькое государство, маленький отдельный мирок.

Зарастает сорными травами незасеянное поле. В буйные заросли превращается виноградник, оставленный без заботливого ухода. Земля не хочет пустовать, она по-своему залечивает раны.

В развалинах лежит вилла римского сенатора. Из ее обломков, из розового и белого мрамора, из колонн и фронтонов полудикие пришельцы строят свою деревню, воздвигают стены укреплений.

В кипарисовой роще гуляет на свободе топор. И кипарисовые дрова пылают на очаге в закопченной хижине.

На улице готской деревни дети играют обломками статуй. И матери заворачивают младенцев в обрывки римских тог и туник.

В соседнем поместье устраивается новый хозяин — дружинник готского короля. Король не пожалел для него чужой земли. Теперь готы — господа в Италии. Но рабам еще не стало легче.

Давно ли они радостно встречали гостей и сами открывали перед ними ворота городов?

А теперь их вернули к их плугам и мотыгам.

Кое-где еще уцелели и прежние землевладельцы — римляне. Они живут или, вернее, доживают свой век, стараясь как-то приладиться к страшной и непонятной для них новой жизни. Каждый год они отправляют в Равенну, в казну готского короля, дань — третью часть своего дохода. Но они еще рады тому, что у них не забирают всего.

Новая столица — Равенна — не похожа на прежнюю. Как крепость, возвышается она среди лесов северной Италии. На ее площадях над древними языческими храмами давно уже водружены кресты. И в зданиях суда — базиликах—воздвигнуты алтари на гом месте, где когда-то восседали судьи.

Король готов Теодорих называет себя Августом и, принимая послов, облачается в пурпурную мантию, надевает на голову сверкающую диадему.

Но как он не похож на прежних Августов! Он и читать не умеет по-латыни. Он даже имени своего не может подписать под эдиктом — указом.

Когда ему нужно написать послание к соседнему королю— в Бургундию или в королевство франков,— он зовет своего секретаря и советника Кассиодора.

Кассиодор — знатный римлянин, римский сенатор. Но он послушно является на зов с восковыми дощечками в руках и, как простой писец, записывает на воске повеления своего господина.

Кассиодор не теряет надежды, что ему удастся хоть чему-то научить неотесанных, грубых варваров. Он знает, что им не обойтись без науки. Ведь для этого новоявленного «Августа», для этого варварского вождя, государство еще новинка. Без римских советников и чиновников ему не навести порядка, не справиться со сложной задачей управления. Готы во всем полагаются на свою силу. Они говорят, что дело воина владеть не пером, а мечом. Но разве можно обойтись в государстве без грамоты, без пера?

И вот Кассиодор с пером в руках дает почтительные советы своему господину. А тот слушается своего писца, как ученик учителя.

У Теодориха есть дочь Амаласунта. Она еще лучше, чем отец, понимает пользу учения. Она берется за книги, она торопится изучить язык науки и культуры. Проходит несколько лет, и недавняя варварка уже переводит стихи Вергилия с латинского языка на греческий.

Подрастает ее сын — Атанарих, наследник короля. Она усаживает его за букварь, несмотря на то что в стране строго запрещено обучать готских детей грамоте.

Узнав об этом, старейшие и храбрейшие дружинники идут к королю и с возмущением требуют, чтобы мальчика перестали учить.

Это плохой пример для других, говорят они. Разве это дело, чтобы король нарушал свои же законы? Для того чтобы вырастить храброго воина, грамота не нужна. Тот, кто хоть раз испугался розги учителя, уже никогда не сможет устоять перед острием меча.

Молча слушает Кассиодор речи дружинников. Его лицо бесстрастно, хоть он и презирает в душе этих варваров.

Что у них в прошлом? Дикость и невежество.

Давно ли Тацит писал о германцах, что их дети растут голые и грязные вместе с телятами и свиньями? А Цезарь говорил, что у германцев разбойничьи набеги считаются не позором, а средством для воспитания юношества. Кассиодору вспоминается и рассказ Плиния об одном из германских племен, которое на берегу Северного моря еще в недавние времена строило свайные деревни и не знало, что такое земледелие.

Теодорих поручил Кассиодору написать историю готов Это нелегкая работа: ведь их история еще впереди. И все же Кассиодор верит в силу культуры, в то, что она восторжествует над варварством...

Есть у короля Теодориха и другой советник — Боэций. Он тоже римлянин и тоже из древнего знатного рода. Он любит науку. В его доме книги занимают самое почетное место. В часы досуга он изучает законы, управляющие гармонией. Натянув на доску струны, он делает их то короче, то длиннее, чтобы проникнуть в таинственную связь между числом и звуком. Он пишет книгу о музыке. Эта книга переживет века.

Он занимается и механикой. Он построил для Теодориха часы, которые показывают не только время, но и движение светил.

Весть об этом доходит до соседнего Бургундского королевства. И король Бургундии Гундобад обращается к Теодо-риху с просьбой прислать ему водяные и солнечные часы.

Боэций снова берется за работу. И вот уже послы Теодориха везут в Лион диковинный дар — такую вещь, которая умеет отсчитывать время и предсказывать ход небесных светил.

Теодорих благоволит к Боэцию. По поручению короля, Кассиодор пишет Боэцию письмо:

«В твоих переводах читают по-латыни «Астрономию» Птолемея и «Геометрию» Евклида. Платон, исследовавший божественное, и Аристотель, логик, спорят на языке Рима. И Архимеда, механика, передал ты по-латыни. Какие бы науки и искусства ни породила плодоносная Греция, Рим воспринял их на своем родном языке благодаря тебе».

Боэций читает это письмо и думает: «Узнаю перо Кассио-дора. Но не одно столетие должно пройти, прежде чем эти варвары сами научатся понимать Аристотеля и Птолемея».

Боэций каждую свободную минуту отдает книгам. Он хотел бы не видеть и не знать tofo, что творится в мире. Что стало с Вечным городом, с гордой Римской империей! Как потоп, наводнили страну варварские орды. Голод и чума пришли следом за войной, чтобы добить уцелевших. Римские сенаторы забыли, что они римляне, и низко склоняются перед варварами, надеясь хоть что-то сохранить из своих владений. Да разве остановишь потоп смиренными словами! Он смоет все — не только собственность и права римлян, но и философию, искусство, науку.

Но, может быть, еще не поздно остановить?

И вот Боэций ведет переговоры с сенаторами, пишет письмо в Византию, где еще правят цезари.

Может быть, оттуда придет спасение! Ведь волны потопа еще не захлестнули восточные края Римской империи.

Из Равенны в Византию тянутся нити заговора. Но тайну не удается сохранить. Заговор раскрыт. Разгневанный Теодорих приказывает заключить Боэция в темницу.

За каменными стенами, в ожидании неминуемой казни, Боэций снова ищет утешения в философии. Он пишет книгу. Она так и называется: «Утешение философией».

Тяжелая дверь наглухо заперта. Стража неподкупна. К Боэцию не пропускают друзей. Да и остались ли у него на свободе друзья?

И все же он не один. У него есть книги. К нему приходит Сократ, который, так же как он, в тюрьме искал утешения в философии. К нему приходят мудрецы древности. Но трудно утешить обреченного. Его душа полна горечи. Он не видит впереди просвета. Все тщетно, думает он. Все преходяще и тленно на этой земле, где даже Вечный город не устоял перед разрушающей силой времени.

Перо бежит по странице. Голова не перестает работать.

А палач уже точит топор, который отрубит эту мыслящую голову.

«Последний римлянин» — Боэций — погибает на плахе.

А Кассиодор? Разве он тоже погиб? Или он не римлянин?

Нет, он не меньше, чем Боэций, предан древней культуре. Но он не участвует в заговоре. Он слишком долго изучал историю и знает, что ее не остановить.

И все-таки он тоже борется за культуру — борется по-своему.

Он удаляется в свои владения на юге Италии и строит там монастырь — один из первых в мире.

Он дает монастырю имя «Вивариум» — «Обитель жизни». В этой обители Кассиодор хочет сохранить живым хоть то немногое, что уцелело.

Своим монахам он говорит: нет более высокого труда, чем труд переписчика.

С утра до ночи переписывают монахи творения мудрецов Рима и Греции.

Год проходит за годом.

Уже и шестой век перевалил через середину.

Давно рухнуло королевство остготов. В Равенне новые хозяева — лангобарды.

А на юге, в Вивариуме, жизнь идет по-прежнему. Ни на один день не прекращается тихий и упорный труд. Как пчелы в улье, собирают монахи мед древней мудрости для будущих поколений. Их духовный отец — Кассиодор — уже глубокий старик. Ему больше девяноста лет. Но ему некогда умирать. Кажется, что даже смерть не решается войти в Обитель жизни, прервать его работу, остановить перо.

Иногда, оторвавшись от рукописи, Кассиодор вглядывается в синюю дымку гор. Но он видит не эти горы, а улицы Рима, свою молодость, своих друзей. Он видит Боэция и вспоминает его книгу «Утешение философией».

Тех, кто послал Боэция на казнь, давно уже нет. В гробу спит Теодорих, нет и его дочери Амаласунты. Варвары убили ее за то, что она не хотела быть варваркой.

Нет и прежнего Рима.

Но книги пережили Рим. Мудрость переживает века.

И Кассиодор торопится передать эту мудрость как наследство грядущим поколениям. Его книга называется: «О свободных искусствах». Семь свободных искусств, семь наук знает Кассиодор. Их имена: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, музыка, геометрия, астрономия. Как охватить их все в одной книге? Старческая рука дрожит. Сердце устало. Сколько пришлось пережить этому сердцу за девяносто лет — и таких тяжких лет!

Но старик знает: ему нельзя умирать. Надо довести дело до конца. Надо хотя бы назвать имена мудрецов, чтобы люди знали, где найти клад, где хранятся сокровища.

Книга написана. Кассиодор умирает столетним старцем. Но другие продолжают его труд. В монастырях склоняются над свитками переписчики.

Что же осталось делать друзьям мудрости, как не переписывать? Прошло время творить новое, надо хоть сохранить и передать старое.

С каждым годом все темнее вокруг, все меньше остается грамотных людей.

«Гибнет у нас изучение наук»,— пишет епископ Григорий Турский своему другу, поэту Фортунату.

Монастырей стало много, но монахи нередко считают грехом то, что было святым делом для Кассиодора.

Глава церкви — римский папа — пишет одному из своих епископов: «Ты, кажется, учишь грамматике — я не могу повторить этого, не краснея. Я печален и вздыхаю. Докажи, что ты не занимаешься вздорными светскими науками, и мы будем прославлять господа нашего».

Наука в презрении, в загоне. Нет больше Академии в Афинах. Она просуществовала девять веков. В ней находили прибежище последние философы. Но и они были разогнаны по повелению византийского императора Юстиниана. В Александрии толпа сожгла библиотеку Серапейона — храма Сераписа. Ипатию, дочь математика Теона, растерзали за то, что она шла по стопам отца: учила геометрии и астрономии.

Даже там — в Афинах, в Александрии—для науки нет больше места. А каково ей на чужбине, в дремучих лесах Галлии и Германии?

Тяжкая жизнь предстоит ей теперь. Жизнь, полная унижений и испытаний.

Только из милости — как «служанку богословия» — будут ее терпеть в монастырях. Она станет Золушкой.

Но пройдут века. Терпение будет вознаграждено. В око ванные железом двери постучится сказочный принц. Он выведет за руку Золушку из подземелья и сделает ее королевой. Как будут звать этого принца?

Роджер Бэкон? Или Коперник? Или Леонардо да Винчи? Или Джордано Бруно?

Тот, кто прочтет повесть до конца, тот узнает.